Другой глобус. «Кухня» романа
Идея романа появилась, когда я случайно нашел в Сети историю «манускрипта Войнича». Который и стал «прототипом» «рукописи Камиллы Анежской». История этого документа очень подробно описывается в Википедии. Прочтав статью, а также и некоторые другие источники, найденные в Сети, я стал строить собственные версии, о чем может быть этот документ и почему его до сих пор никто не может расшифровать. Так начал складываться сюжет романа «Другой глобус».
Теперь — о героях романа и их прототипах.
Чехович и кот Барбаросса
Был у меня в молодости приятель. Математик.
Мог пригласить гостей – и забыть купить хоть какие-то продукты.
Когда гости собирались и выяснялось, что ни есть, ни пить нечего, он вспоминал, что в холодильнике есть банка соленых огурцов и бутылка вина – и радостно тащил их на стол…
В общем, классический «ботаник».
Не скажу, что мой ГГ – это и есть он, но в сценах c Чеховичем я вспоминал с нежностью своего приятеля–математика…
Все остальное про Чеховича есть в тексте. Например, это:
— Признаюсь, я довольно подробно изучил вашу биографию и обнаружил интересный факт – продолжил хозяин. Вы ведь потомок известного польского поэта, Юзефа Чеховича?
— Да, это правда – сказал удивленный Эдвард. — Это мой дед. Но я его не знал – он погиб задолго до моего рождения, в самом начале Второй мировой войны…
— В Люблине? – спросил Асланов.
— Да…– Осведомленность «Чикаго» о биографии собеседника несколько пугала.
— Не удивляйтесь, это просто совпадение – сказал хозяин кабинета. – Я бывал в Люблине и обратил внимание на памятник поэту Чеховичу. Там ведь и площадь названа его именем. А когда узнал вашу фамилию, подумал, что где-то уже ее слышал. Вспомнил, уточнил – ну, и вот…
Или это:
— Давайте сразу к делу – сказал Асланов уже другим, деловым тоном, в котором слышались даже жесткие нотки. — Мне нужен специалист по средневековым рукописям и сведущие люди посоветовали обратиться к вам. Ваша биография действительно «внушает» – истфак ЛГУ, Гарвард, солидный список работ в очень авторитетных научных изданиях… А когда я обратился в администрацию города, где вы работали после возвращения в Россию, мне сразу же назвали ваше имя – и больше никакого. Это… – он сделал паузу и снова улыбнулся своей «скошенной» улыбкой – о чем-то говорит, правда?
А вот рыжий кот Чеховича по кличке «Барбаросса», имеет прямого прототипа – моего рыжего кота по кличке «Рыжий». Более того, идею кота, помогающего хозяину разгадать тайну рукописи, «подсказал» мне именно Рыжий… Не спрашивайте, как.
Ян Гус
Один из двух исторических персонажей в романе – о втором, короле Чехии Вацлаве IV, речь пойдет позже.
Страстный проповедник, выступавший с двумя «идеями-фикс»: реформа католической церкви и борьба с засильем немцев в Чехии, для которой вполне мог бы подойти девиз: «Чехия для чехов!», если бы он в то время уже был придуман.
Католическая церковь в 13-14 веках – не только в Чехии, во всей Европе – действительно представляла из себя «душераздирающее зрелище», в котором коррупция и разврат были нормой жизни – совсем как в одной, знакомой нам, стране в гораздо более позднее время…
Гус в своих проповедях в Вифлеемской часовне в Праге говорил об этом открытым текстом, чем завоевал огромную популярность «простого народа». На его проповеди собиралось больше народу, чем могла вместить часовня (порядка 3000 человек – население Праги в то время составляло порядка 50 000 человек).
Понятно, что руководство церкви относилось к нему открыто враждебно, зато, ему покровительствовала светская власть в лице короля Вацлава IV, что до поры, до времени хранило его от неприятностей…
Что касается второй темы его проповедей – национальной независимости Чехии, прежде всего, от немцев, тут все очень спорно. Призыв Гуса основывался на том, что при формальном наличии в Пражском университете 4-х «наций» («Богемия», «Бавария», «Польша» и «Саксония»), фактически большинство в трех последних составляли немцы, что приводило к их большинству и в руководстве университета.
Но при этом самого Гуса дважды – в 1402 и 1409-м годах выбирали ректором (должность ректора была выборной, а значит, выбирало его то самое, немецкое большинство)… В целом, его проповеди и вся деятельность были в большой степени пиаром, как это почти всегда бывает у политических деятелей. После его казни в 1415-м году поднялось восстание «гуситов», вылившееся в гуситские войны, бушевавшие в Чехии четверть века.
Иоганн Киршнер
Продолжаю «портретную галерею» героев романа «Другой глобус». Как и художник Клосс, Иоганн Киршнер тоже имеет своего прототипа – это немецкий же ученый и монах ордена иезуитов, Афанасий Кирхер («немецкая диаспора» в романе получилась неожиданно большой, даже для меня самого).
Но в этом случае, герой не является полной «калькой» с прототипа. Кирхер, живший, кстати, на 200 лет позже моего героя, взят только за основу его образа, но сам образ получился «собирательный», в нем много от людей, которых я знал, с некоторыми из которых дружил…
Это очень распространенный у нас, в России тип людей, у которых есть свое, главное дело в жизни, и ради него они… нет, не «жертвуют принципами», а просто молчат. Молчат не из страха, а потому что им жалко тратить время на «бодание с дубом» – дело важнее.
Это не «фига в кармане». Киршнер не «расписывается кровью» в верности «партии и правительству», не делает никаких внешних жестов, которые свидетельствовали бы о его лояльности, более того – от него никто этого и не требует. Церковным и светским властям вполне достаточно того, что он просто молчит, чтобы превозносить его, как выдающегося ученого, присваивать почетные звания и одаривать прочими знаками внимания (как выясняет главный герой, знакомясь в архиве с его «личным делом»).
Из головы, как прилипчивый шлягер, не выходила фраза ученого: «Слово все равно, вырвется наружу. Слово сильнее»!.. Но у самого Киршнера оно так и не вырвалось…
Прихожанин… Почетный член… Образец добропорядочности и законопослушания…
Как много слов, оказывается, были заперты внутри этой добропорядочности и так и не вырвались наружу. Зато, слово самой одаренной его ученицы – вырвалось, только благодаря ему…
Вацлав IV – неудавшийся король
Чехович откинулся на спинку кресла и задумался.
Вацлав 4-й… Сын Карла 4-го, основавшего Пражский университет, построившего знаменитый Карлов мост и замок Карлштейн под Прагой. Из тех самых детей, на которых отдыхает природа… Пьяница и мот, дважды попадавший в плен, лишенный титула короля Германии, единственный из Люксембургской династии, так и не ставший императором Священной Римской империи. Но при этом – «добрый малый», не жестокий, что редкость для тогдашних королей (пытки и страшная казнь священника Яна Непомуцкого, совершенные по его приказу – единственная тень на его репутации. Но чего не сделаешь в запальчивости и по пьяне, будучи королем! Да и понятия о гуманизме и правах человека тогда немного отличались от нынешних), ценитель искусств и коллекционер всяческих раритетов…
А я почему-то каждый раз, когда начинал писать о нем, вспоминал нашего Николая II…
Герхард Клосс
С воображением у меня плохо – я не умею придумывать героев «с нуля». Поэтому у большинства моих героев есть прототипы – люди, которых я или знал лично, или просто много о них читал и хорошо их представляю (ну, или думаю, что хорошо).
Немецкий художник Георг Гросс стал прототипом художника Герхарда Клосса в романе «Другой глобус». Сначала я даже собирался вообще оставить его под его настоящим именем, но когда читал протокол суда над Гроссом (а сцена суда из 3-й главы – реальная, только состоялся он не в 32-м году, а в 28-м), понял, что протокол нужно будет немного «подправить». И чтобы исключить возможность упреков в недостоверности, решил «заодно» немного подправить и имя.
Гросс прославился своими зарисовками жизни Берлина между двумя мировыми войнами.
«Главными в его творчестве становятся политические рисунки. В начале 20-х годов он печатает в коммунистической прессе свои лучшие графические серии: «С нами Бог», «Экке Хомо», «Лицо господствующего класса» и др. Как в немом кино, проходит перед нами длинная вереница гротескных образов, порожденных кошмарами войны и разрухи».
Человек левых взглядов, он активно участвовал в политической жизни Германии 20-х. Любопытный факт его биографии. В 1918-м Гросс вступил в компартию Германии и вскоре поехал в Советскую Россию. Большевистские лидеры буквально носили его на руках – его принимали Ленин и Луначарский. Но увиденное в России, разочаровало его, и вернувшись в Германию, он тут же вышел из компартии, хотя и остался «левым».
Ему повезло – буквально за две недели до прихода Гитлера к власти, он получил приглашение от Ассоциации молодых художников Нью-Йорка – и уехал в Штаты. Что наверняка сохранило ему жизнь.
В 50-х годах Германия «вспоминает» о своем знаменитом художнике. Его активно зовут вернуться, присваивают почетные звания, принимают в члены Академии художеств, устраивают выставки…
В 1958-м он вернулся — и через месяц погиб в результате несчастного случая.
Персонажи, не имеющие прототипов
Попробую рассказать о каждом конкретно. Кроме совсем уж эпизодических.
Элдор Асланов. Некий собирательный образ русского олигарха, слепленный из шаблонов кино, новостей, народной молвы, журналистских расследований и моих представлений о русских олигархах.
Камилла Анежская. Может, кому-то и повезло общаться с ясновидящими в жизни, мне – нет. Поэтому здесь тоже все довольно стандартно. Откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, собрал осколки того, что в юности было моей фантазией и представил себя на месте героя, встречающегося с ней.
Хейнц Зигерт. Примерно то же самое… Честно говоря, я не знаю, как возникают такие образы. Скорее всего, при их создании где-то в глубинах моего подсознания возникают персонажи из уже забытых, но когда-то прочитанных книг и увиденных фильмов. Кроме того, этот образ «неправильного фашиста» диктовался самим сюжетом.
Отто Майнкопф. «17 мгновений весны» – наше все.
Тому, кто дочитал до конца – бонус. На картинке — серебряные ножницы «Ведьма на метле» – сувенир, купленный главным героем на Староместском рынке.
Как это делалось в средневековье
Как вы думаете, каким было население Праги в начале 15 века, когда происходит действие романа?
Ответ: примерно 50 000 человек. И это был один из самых крупных европейских городов – ведь крупные мегаполисы в Европе возникли и начали быстро расти всего за 200 лет до этого, с начала XIII века.
В связи с этим подумалось вот о чем. Вифлеемская часовня, в которой читал проповеди Ян Гус, была построена в самом конце XIV века, вмещала примерно 3000 человек и на каждой проповеди Гуса заполнялась «под завязку». То есть, каждую проповедь слушало 6% тогдашнего населения города. Что само по себе уже очень много. Плюс – проповеди читались регулярно, аудитория на каждой частично обновлялась. Плюс – каждый, кто на них приходил, затем рассказывал «содержание» друзьям, коллегам и родственникам. А «содержание» проповедей состояло всего из 2-х пунктов: 1) Долой немцев из Пражского университета! 2) Долой развратных и коррумпированных священников, даешь оздоровление католической церкви!
И если к первому пункту отношение церкви было еще туда-сюда, то ко второму… Ну, вы понимаете. И при этом, Гус читал свои проповеди в часовне аж 10 лет, пока в 1412-м ее, наконец-то, не закрыли.
Народная популярность – страшная сила!
Как это было на самом деле?
1. Обстановка
Я не медиевист, а того, что было понахватано в процессе подготовки и работы над романом по разным книжкам и википедиям, явно недостаточно. Поэтому минимум деталей – только те, которые с очевидностью могли и должны были присутствовать (фонари на стенах, кресло, стол, камин).
2. Диалоги
Тут я ничего не придумываю, даю слово самим персонажам. Мое дело – слушать (подслушивать) и записывать. Я просто представляю, как это могло быть на самом деле. Представляю ситуацию, ее контекст, обстановку… – и герои начинают говорить. Сами. Я только записываю. Я – регистратор, стенографист, хроникер местной газеты, случайно попавший туда. Иногда мне не удается расслышать какую-то фразу. — Что–что? – спрашиваю я. Герой недовольно оборачивается. Кто это? Что он здесь делает? Затем поворачивается опять к собеседнику, но фразу повторяет – я торопливо записываю.
3. Персонажи
Необъяснимо. Они возникают из ничего, как старик Хоттабыч, вопреки всем учебникам по литературному мастерству, которые учат, что облик и характеристики героя должны тщательно прорабатываться еще на стадии синопсиса. Как возник образ толстяка–швейцара в доме Киршнера? Почему он оказался именно толстым стариком?.. Словно на месте Чеховича был я сам. Я звоню в колокольчик… Слышу тяжелые шаги и скрип лестницы… Скрежет засовов… Дверь открывается – и передо мной толстый, старый швейцар. Неприветливый, смотрит поверх головы, говорит «через губу»… Я бы такого уволил на месте Киршнера, но видимо, у него есть какие-то другие достоинства…
4. Ну, вот. А вы жалуетесь и спрашиваете, почему я пишу так медленно? Я – журналист–расследователь, мне надо знать, как все было на самом деле. А это дело не быстрое.